Без заголовка

Гостиная Гриффиндора. Вечер. Гарри сидит перед шахматной доской и уже минут пять обдумывает свой ход. Сидящий напротив Рон начинает терять терпение и подозрительно поглядывает на него. Но Гарри едва ли это замечает. Его голова сейчас занята значительно более важным занятием, чем беспокойство о нервных клетках Рона. Он занят самовнушением. Джинни? Какая Джинни? Кто такая Джинни? Ах, это та рыжеволосая красавица с ослепительной улыбкой, озорно светящимися карими глазами, тонкой талией, словно созданной для того, чтобы руки Гарри покоились на ней, ярко-алыми губами… В общем, нет никакой Джинни Уизли! Есть только шахматная доска, фигурки на которой возмущенно гомонят. Гарри не выдерживает и поднимает глаза, устремляя взгляд в сторону камина… И испуганно вздрагивает, когда перед ним материализуется веснушчатая возмущенная физиономия Рона. Гарри бездумно передвигает одну из фигурок на доске, не обращая никакого внимания на ее отчаянные предсмертные вопли, и все мысли его только о том, что волосы Рона слишком сильно напоминают ему кое-кого. Кое-кого, о ком совершенно не стоит думать. 

 

Гостиная Гриффиндора. Вечер. Джинни сидит у камина и уже битый час перечитывает одну и ту же страницу в учебнике по трансфигурации. Невдалеке сидит Гермиона, и периодически поднимает взгляд от своей книги, чтобы посмотреть на Джинни или на Гарри. Недавно она с грозным видом прочитала им долгую и пространную лекцию о важности СОВ и экзаменов, и о том, что хотя она очень рада за своих друзей – это еще не повод позволять им ставить под угрозу свое будущее. Пристыженный Гарри обреченно посмотрел на Джинни, и оставил ее в «веселой» компании многочисленных учебников и конспектов. Но тот факт, что он сидел совсем невдалеке от нее и соблазнительно почесывал нос, обдумывая очередной ход, совершенно не способствовал мыслительной деятельности. Со злостью отшвырнув от себя учебник Джинни решительно встала, и собралась уже подойти к Гарри, но… Тут перед ней материализовалась Гермиона, с милой улыбкой предложив свою помощь с подготовкой к СОВ. Джинни обреченно села обратно.

Комментариев: 0

Без заголовка

Хотя на нежно-голубом небосводе не видно солнца, обросший ярко-зеленой травой холм наполнен светом, и кристальной чистоты роса задерживает в себе неизвестно откуда берущиеся лучи. Крепко зажмурившись, Северус глубоко вдыхает удивительно свежий воздух. Как же давно он не чувствовал себя таким живым – с тех самых пор, как пятнадцатилетним мальчишкой сидел на берегу Черного озера и завороженно слушал звонкий девичий смех. Весь парадокс происходящего наполняет его сознание странным, таким несвойственным ему весельем – кто бы мог подумать, что Северус Снейп почувствует себя по-настоящему живым лишь после смерти? Да, он знает, что мертв, помнит холодную ярость Волдеморта, помнит впившиеся в шею клыки Нагини, помнит боль и страх – но не перед смертью, нет, лишь перед тем, что так и не выполнил последний висевший за его спиной долг. Помнит свое облегчение при виде мальчишки и последние попытки собрать воедино остатки сил, чтобы сделать последний рывок – отдать воспоминания. А еще глаза. Он помнит ее зеленые глаза, что сопроводили его последний вдох в том мире.

 

Эти мысли и воспоминания проносятся в голове, но не приносят никаких эмоций, не трогают сознание, а странное веселье испарилось так же незаметно, как и пришло. Спокойная тишина этого места обволакивает и приносит умиротворяющий покой – такой долгожданный покой. Не хочется думать и анализировать, не хочется выяснять, где он находится – почему-то кажется, что вслед за этим пониманием придет потребность опять что-то решать, а ему этого хватило при жизни. Хотя на самом краю сознания уже витает пока лишь зарождающаяся мысль о том, что все здесь слишком красиво. Слишком идеально.

 

Едва слышный шелест чьих-то легких шагов заставляет Северуса резко распахнуть глаза и замереть от осознания того, кто перед ним. Рыжие волосы развеваются на ветру, улыбка сияет недостающим на небосводе солнцем и глаза, глаза вновь светятся той яркой зеленью, что долгие годы преследовала его во снах. Умиротворяющее ощущение покоя тут же испаряется, сменившись вихрем ворвавшейся в сознание паники, а яркий свет несуществующего солнца словно приглушает чья-то невидимая рука. 

 

Голубая футболка с логотипом «Ведуний», та самая, что когда-то нравилась Северусу, приковывает взгляд и невольно переносит в те далекие времена, когда он еще умел быть счастливым. Образ, что жил в его голове все эти годы: пятнадцатилетняя девчонка, от одного взгляда на которую захватывает дух, у которой впереди вся жизнь. И словно он сам вмиг становится тем неуклюжим подростком в грязных подштанниках и с неизменной книгой по зельеварению под мышкой. Ему так хочется сделать шаг вперед, хочется подбежать и заключить ее в объятия, но что-то удерживает тело и сознание от опрометчивых поступков. Паника становится все сильнее, смешиваясь со страхом и явственным ощущением нереальности жившего в его голове образа. Слишком красивого. Слишком идеального.

 

Но вот она подходит ближе, и идеал словно рушится на глазах. Волосы совсем не такие яркие, как ему когда-то казалось, их темный оттенок граничит с каштановым. Взгляд теплый и мягкий, но в тоже время цепкий, словно оценивающий. Почему он этого не помнил? И улыбка, она слишком… Обычная? Это слово невидимым ножом кромсает что-то у него внутри, но оно – самое подходящее. Эта улыбка настоящая, искренняя, но не исключительная. И теперь приходит воспоминание о том, что он терпеть не мог эту футболку, а Лили одевала ее назло, только чтобы похохотать над его реакцией.

 

Она подходит все ближе, и от образа Лили из воспоминаний Северуса остается все меньше. Нет, это даже не Лили Эванс. Это Лили Поттер. Счастливая мать. Жена… В уголках ее глаз собрались едва заметные морщинки. Лицо более взрослое и словно видевшее слишком много, больше, чем хотелось бы. Это уже не девушка, это женщина. Почему Северус всю жизнь это игнорировал? Игнорировал тот факт, что и она тоже взрослела, менялась, тоже жила, переживала свои трудности и свои радости. Что она не осталась застывшей в своем пятнадцатилетнем образе. Но даже в юности она была совсем не такой, какой виделась в его снах, и Северусу становится страшно от того, насколько отчетливо он осознает это сейчас. Тогда почему?.. 

 

Было ли проще держать в своей голове образ идеальной Лили Эванс, притворяясь, что у нее не было недостатков? Можно легко продолжить обманывать себя даже сейчас, но теперь, когда все закончилось, это кажется таким бессмысленным. Способен ли он хотя бы после смерти быть достаточно храбрым для того, чтобы посмотреть своим демонам в глаза? Кажется, Северус должен это самому себе.

 

Ведь все эти невыносимо долгие годы было так просто делать вид, что все его поступки совершаются ради нее. Ради нее, а не ради себя. Проще не признавать, что на самом деле он – закостенелый эгоист, который боится взглянуть на себя в зеркало и увидеть там того, кто так давно сделал выбор не быть человеком, сделал шаг в ту сторону, где все казалось гораздо проще. И почти превратился в монстра. Почти. 

 

Любил ли он когда-нибудь Лили? Любил. Конечно же, любил. 

 

Сейчас Северус начинает вспоминать о том, как они спорили до хрипоты и ходили днями обиженные друг на друга. Как он терпеть не мог эту ее вечную независимость и неумение идти на уступки. Совсем, как у него самого. Почему он не вспоминал об этом все эти годы? В голове его жили лишь воспоминания о ее звонком, лучистом смехе. О ее улыбке. О ее зеленых глазах. О ее нежности и трогательности. О том, как приятно порой было осознавать, как она в нем нуждалась. Что за глупость? Лили Эванс никогда и ни в ком не нуждалась. Она была слишком сильной и слишком независимой для этого. Но Северус был ее другом, и она в любой момент была готова броситься на его защиту. И его это бесило. Ох, как же его это бесило… Быть зависимым от девчонки, понимать, что тебя защищает девчонка, даже если эта девчонка – Лили Эванс, было невыносимо. И он хотел доказать. Доказать себе, ей, чертову Джеймсу Поттеру, у которого было все, что он тоже на что-то способен. И поэтому, когда встал выбор – единственный друг или призрачная возможность обрести признание – он выбрал второе. И промахнулся. 

 

Любил ли он когда-нибудь Лили Эванс? Любил. Конечно же, любил. 

 

Северус неосознанно делает шаг назад, словно боясь, что если она подойдет еще ближе – весь его тщательно выстраиваемый мир окончательно рухнет. Только теперь приходит понимание, что любовь эта была лишь мимолетной влюбленностью, которую он вознес в ранг святыни собственными силами. Гораздо важнее то, что Лили была его другом. Единственным другом. Теперь Северус думает, почему единственным? Может, ему просто нравилось считать себя особенным, не таким, как все, исключительным? Поэтому он даже не пытался завести друзей и делал вид, что Лили – это единственный луч света в его полной разочарований жизни? А потом, спустя годы, он не мог признаться даже самому себе, что проиграл Джеймсу Поттеру. Не тогда, когда Лили выбрала Джеймса, это было неизбежно. Тогда, когда Джеймс пошел на войну сражаться за то, что было правильным, за то, во что он верил, а не за то, что могло сделать его Великим. Северус не мог признаться себе в том, что, заглянув внутрь себя, он увидит лишь чувство вины и угрызения совести, потому что предал единственного друга, что у него когда-либо был. Потому что он пошел вслед за монстром и сам едва не стал таким… Сколько людей страдали по вине Северуса? Об этом было страшно задумываться. Было страшно оставаться с собой наедине, поэтому он выбрал другой путь – путь мученика, который пытается что-то исправить. А на самом деле он был просто трусом. 

 

Трусом, когда не мог взглянуть в глаза Гарри Поттеру, и винил того за ошибки его отца. Трусом, когда не мог взглянуть в глаза Гарри Поттеру, потому что боялся, что оттуда на него взглянет Лили с немым упреком: «Ты предал меня, Северус. Ты предал всех нас. Как ты мог?» Трусом, потому что не мог признать – он делает все ради себя, ради собственной неутихающей совести. И прикрывался любовью к идеальной Лили, какой она никогда не была, чтобы иметь возможность сказать себе бессонной ночью: «Я и так делаю все, что могу. И делаю это ради нее. Ради любви к ней», – и успокоить свою совесть.

 

Любил ли он когда-нибудь Лили Поттер? Но как можно любить человека, которого никогда не знал?

 

Чем ближе Лили подходит, тем отчетливее Северус видит ее глаза. В них нет упрека или ненависти, нет того немого вопроса, что он так боялся увидеть. Когда она подходит совсем близко, он понимает, что улыбается. Как давно он улыбался? Чувство вины куда-то уходит, растворяется в тех ощущениях, что он так давно не испытывал. Нежность. Благодарность. Тепло. Пожалуй, любовь. Но любовь к другу, которого он вновь обрел. Когда ее улыбка окончательно перестает казаться ему единственным греющим душу солнцем в этом мире, на небосводе за его спиной медленно поднимается ярко осветивший их силуэты круг.

 

«Здравствуй, Сев…»

Комментариев: 0

Без заголовка

То, ради чего тебе стоило выжить, Гарри Поттер:

 

– истошный вопль «НЕТ!», разнесшийся по окрестностям замка, когда близкие думали, что ты мертв;

– яростная оплеуха от Рона, потому что «Как ты смел добровольно пойти на смерть?!»;

– слезы в глазах Андромеды, когда Нимфадоре Тонкс и Ремусу Люпину посмертно вручают Орден Мерлина первой степени;

– благодарная улыбка плачущей мамы Колина Криви, потому что «Наш сын так восхищался вами – и теперь мы понимаем, почему»;

– первый после Битвы за Хогвартс звонкий смех Джинни, эхом отдающийся от стен Норы и словно возрождающий жизнь в этом доме. Жизнь в твоем сердце;

– взгляды, которые Гермиона бросает на Рона, пока тот не видит;

– взгляды, которые Рон бросает на Гермиону, пока та не видит;

– радостное агуканье Тедди, когда ты впервые берешь его на руки, и странное тепло, разливающееся в твоей груди;

– ярко-рыжие шевелюры Уизли, которые ты невольно всегда ищешь в толпе;

– смущенно отводящий взгляд Невилл, когда стоящая рядом Августа с гордостью рассказывает о подвигах своего внука;

– подаренное Луной ожерелье из пробок от сливочного пива, которое ты с удовольствием вешаешь себе на шею;

– бешеный ветер в лицо и непередаваемый восторг, который ты испытываешь, поднимаясь на метле все выше и выше в небо;

– альбом с фотографиями родителей, подаренный на далеком первом курсе Хагридом, который ты просматриваешь время от времени;

– портрет Снейпа, который, ты точно это знаешь, должен висеть в кабинете директора Хогвартса;

– ночной свежий воздух и возможность просто стоять на улице, дыша полной грудью;

– знакомое, греющее душу ощущение тепла, когда вечером ты сидишь у камина в окружении самых близких людей;

– на долю секунды вспыхнувший огонек в, казалось, навеки потухшем взгляде Джорджа, когда он впервые после смерти брата переступает порог их магазина;

– уютное молчание, временами коконом накрывающее вас с Роном и Гермионой, ведь кажется, что после всего пережитого слова вам уже не нужны;

– Молли, которая осекается, когда в ответ на вопрос о детях говорит, что у нее одна дочь и семеро сыновей, и, отводя глаза, исправляющая вторую цифру на «шесть» – и ты, понимающий, что даже в своей оговорке она и не подумала исключить тебя из списка своих детей;

– целая жизнь впереди, не обремененная больше грузом пророчества; планы, которые ты можешь строить, не оглядываясь ни на кого; судьба, впредь зависящая только от тебя.

Комментариев: 0

Без заголовка

Джеймс: Оборотное зелье, Бродяга! На втором курсе! Нет, ну ты представляешь?! Даже мы до такого не додумались!

Сириус: Так, стоп, подожди. А Гермиона-то как на это согласилась? Она же типа Лунатик и Эванс в одном флаконе, уровень занудства: Мерлин рядом не курил.

Джеймс: Я-то к этому и веду! Не суй свою лохматую морду раньше, чем просят. Так вот, весь этот замут с оборотным Гермионе-то и принадлежал.

Сириус: …

Джеймс: …

Сириус: …

Джеймс: …

Сириус: Так, у меня есть два объяснения происходящему: ты либо здесь свое чувство юмора отлежал, либо совершенно разучился правдоподобно врать. 

Джеймс: Вру, говоришь? А кто вместе с Гарри прилетел на Клювокрыле и спас твою мохнатую неблагодарную задницу от дементоров?

Сириус: Но-но, я бы попросил, тогда была совсем другая ситуация…

Джеймс: И чем же другая, Бродяга? Думаешь, жизни самой Гермионы и других магглорожденных не стоили для нее того, чтобы нарушить десяток-другой правил?

Сириус: Ну… ладно, предположим. Эх, жаль, не расспросил я Гарри, пока возможность могла представиться, да и не до того нам как-то было… Ну да ладно. Дальше-то выкладывай, чего примолк?

Джеймс: Так ты все трещишь и трещишь, слово вставить не даешь! Ну, в общем, прошел месяц, зелье под чутким руководством Гермионы дошло до готовности, и настал роковой день принятия оборотного. И вроде все хорошо, Гарри с Роном усыпили Крэбба и Гойла, забрав у них по пучку волос, а Гермиона нашла у себя на мантии волосинку этой Булстроуд, с которой сражалась во времена печально известного Дуэльного Клуба. По крайней мере, она так думала…

*многозначительное молчание*

Сириус: А может, мы как-нибудь обойдемся без этих театральных пауз, а?

Джеймс: Бесит, правда? А ты так делаешь постоянно, так что давай, прекращай. В общем, волос-то этот оказался совсем не человеческим.

Сириус: Так ведь оборотное действует только на людей…

Джеймс: Интересно, откуда у тебя взялась привычка озвучивать очевидное? И Гермиона об этом, конечно же, знала, а вот о том, что волос в ее бокале с оборотным принадлежит кошке – не подозревала. 

Сириус: И ты хочешь сказать…

Джеймс: Именно, Бродяга, именно, просто подключи воображение, оно у тебя всегда неплохо работало, и представь себе это.

*пару секунд молча смотрят друг на друга и вдруг начинают ржать в полный голос*

Лили: *подходит сзади* И что, вам девочку совсем не жалко?

Сириус: *резко умолкнув*: О, Эванс…

Лили: Поттер, вообще-то.

Сириус: …давно не виделись!

Лили: *многозначительно* Оправдываться-то собираетесь?

Джеймс: *выйдя из временного оцепенения* Ну как ты могла так о нас подумать! Конечно, нам жаль Гермиону!

Сириус: Бедное создание…

Джеймс: И за что ей такое?...

Сириус: Это же надо. По чистой случайности…

Лили: *вздыхает* Ладно, давайте, вперед. 

Джеймс и Сириус *хором*: Что?

Лили: Выдавайте свои искрометные шуточки! Я же вижу, что вас сейчас разорвет от нетерпения.

Джеймс: Ну как ты могла о нас так подумать!

Сириус: Да чтобы мы, да никогда…

Джеймс: Спроси, кого хочешь! Мы же само сострадание.

Лили: Давайте уже! Пока я не передумала.

*Джеймс и Сириус переглядываются и начинают наперебой выдавать*

Джеймс: ГерМЯУна.

Сириус: Мисс Котейджер.

Джеймс: Первая в своем роде, кто может составить конкуренцию Минни МакКотеклл и увести у нее всех местных котов.

Сириус: Наконец я понимаю, почему у Живоглота не было дамы сердца. Он знал, что однажды это случится…

Джеймс: Теперь у нее не возникнет никаких проблем со сдачей экзаменов. Стоит только подойти к экзаменатору и начать урчать, как тот сам попросит разрешения выставить ей превосходно… 

Лили: Вроде, взрослые мужики, а ведете себя… Гермиона тогда еще совсем ребенком была! И все-таки, вы не проявляете ни капельки сочувствия…

Джеймс и Сириус *хором, на полном серьезе*: Проявляем, конечно!

Джеймс: Но грешно упускать такой повод для шуток из-за какой-то жалости.

Сириус: Вот когда Джеймс на третьем курсе неделю ходил с копытами вместо рук – его мне жалко не было. А Гермиона – другое дело…

Лили *подозрительно вскидывая бровь*: Какие еще копыта вместо рук на третьем курсе?

*Джеймс испепеляет Сириуса взглядом*

Сириус: Ой, ну а мне-то откуда было знать, что ты ей об этом не рассказал!

*Лили вдруг начинает хохотать, Джеймс и Сириус удивленно смотрят на нее*

Лили: Мерлин, ну вы как дети малые! Будто я не знала, за кого замуж выходила *игриво смотрит на Джеймса*. Но историю про копыта ты мне все равно расскажешь.

*Джеймс деланно обреченно вздыхает и требует плату за историю в виде поцелуя. Лили без лишних препирательств с лукавой улыбкой соглашается. Сириус закатывает глаза и спешит оставить этих двоих наедине. Занавес*

Комментариев: 0

Без заголовка

Страшно.

 

Урок трансфигурации на секунду прерывается, когда из соседнего кабинета доносится раздирающий внутренности острыми когтями крик боли, и ты видишь, как на одно краткое мгновение профессор Макгонагалл теряет самообладание, видишь, как ее лицо искажается от гнева и страха, видишь, как белеют костяшки ее пальцев, со всей силы сжатых в кулак… Но вот крик прекращается так же резко, как он начался, и урок возобновляется, словно ничего не произошло. А ты сидишь, не смея поднять глаза и посмотреть на сокурсников, скованный собственным страхом и мучительной беспомощностью – ведь если даже профессор не в состоянии прекратить тот ужас, что творится в школе, и вынуждена мириться с чужими правилами, то что можешь сделать ты?

 

Страшно.

 

Первое, на что ты натыкаешься взглядом, открыв глаза – сияющий стерильной белизной потолок. Попытка подняться на локтях и осмотреться заканчивается неожиданно вырывавшимся из твоего рта мучительным стоном и медленно растекающейся по всему телу ноющей болью. Ты резко опускаешься обратно на кровать, но все-таки понимаешь, где находишься – Больничное крыло. Воспоминания о произошедшем без предупреждения накрывают тебя мучительной волной, и первое, что ты чувствуешь – приливающий жаром к щекам стыд. Далеко не для всех первый круциатус заканчивается обмороком и посещением Больничного крыла – не для тех, кто достаточно силен. Но это чувство очень быстро проходит, сменяясь паникой и отчаянным желанием сбежать куда-нибудь подальше – вот только в этом мире безопасных мест больше не существует. Поэтому ты стискиваешь покрепче зубы, прикрываешь глаза, игнорируя текущие по щекам горячие дорожки слез, и отчаянно вцепляешься пальцами в простыню, пытаясь смириться с такой простой, но такой пугающей мыслью: ты – трус, и в новом мире тебе придется научиться с этим бороться.

 

Страшно.

 

Мастер-класс от самого директора Хогвартса, убийцы величайшего мага современности, правой руки Того-кого-нельзя-называть – это дорогого стоит, правда? Ты чувствуешь, как к горлу комом подкатывает тошнота, и отчаянно пытаешься удержать в недрах своего желудка то немногое, что успел съесть за завтраком. Ненависть смешивается с текущей по твоим жилам горячей кровью, с каждым новым витком оседая на твоем сердце злобой и отчаянным желанием мести. Д и р е к т о р Снейп в сопровождении своего верного помощника, сально ухмыляющегося Амикуса Керроу, весьма доходчиво показывает юным волшебникам и волшебницам, что Темная магия не ограничивается одними лишь непростительными заклинаниями. Когда очередной взмах палочки и сопровождающие его хладнокровные, монотонные объяснения заканчиваются лужей крови и вырывающимся из горла твоего сокурсника криком ужаса и боли, ты непроизвольно дергаешься вперед, лишь в последний миг остановленный чьей-то рукой. 

 

Страшно.

 

Ты замер посреди пустынного коридора Хогвартса, держа в чуть подрагивающей руке волшебную палочку и чувствуя, как гулко стучит в твоей груди скованное железными цепями ужаса сердце. А напротив тебя стоит он – твой лучший друг, человек, который был с тобой рядом с самого первого дня в этой школе, с которым вы прошли так много, что, кажется, он уже успел стать неотъемлемой частью тебя самого. Его движения чуть неуклюжи и скованны, а глядящие куда-то в сторону глаза кажутся бездонными, пустыми колодцами потухшей души. Стоящие чуть поодаль слизеринцы мерзко хохочут, глядя, как вы направили друг на друга палочки, улюлюкают, подзуживают тебя, предвкушая грандиозное представление. Тебе хочется что-то крикнуть, достучаться до разума твоего друга, сделать хоть что-нибудь – только бы этот ужас прекратился. Только бы вернуться всего на десять минут назад и свернуть в другой коридор. Только бы проснуться в своей теплой постели в родительском доме и понять, что все произошедшее за последние месяцы – лишь жуткий кошмар… Но реальность не хочет отступать, и вот твой лучший друг, на которого только что, у тебя на глазах наложили империус, начинает метать в тебя заклинание за заклинанием, а ты ставишь щит за щитом, уворачиваешься, загнанным кроликом мечешься по всему коридору под громкие, насмешливые предположения того, когда же ты все-таки сдашься и начнешь бороться за свою жизнь. Но ты не можешь. Лучше круциатус. Лучше авада. Но только не то, чего они добиваются… 

 

Страшно.

 

Тебе, твоему однокурснику, девочке из другого факультета, старосте, строгому декану, призраку, который и так уже мертв, древнему старцу из картины на пятом этаже, всегда приветливо улыбающемуся профессору, а может, даже директору Хогвартса, которого ты ненавидишь всей душой – вам всем страшно. Страшно до дрожащих пальцев рук, страшно до потери рассудка, страшно так, что, кажется, еще немного – и этот страх ядовитым туманом просочится в твою кожу, отравит тебя изнутри, злобными пастями выест все то, благодаря чему ты до сих пор держался. И в тоже время страх – это то, что продолжает двигать тебя вперед в отчаянном желании защитить себя и близких, родных, любимых, а может, и совершенно посторонних тебе людей, потому что это чертовски страшно – видеть чужие мучения. Видеть чужую смерть. 

 

Страшно.

Да, тебе страшно.

И это нормально.

Это то, что делает тебя живым.

Главное – продолжать делать все, чтобы страх не завладел тобой, продолжать бороться с ним, продолжать шагать дальше вопреки ему, не поддаваться тихому шепоту тьмы у твоего уха.

И тогда ты сможешь не просто существовать.

Тогда ты сможешь продолжать жить, пока бьется твое сердце.

Комментариев: 0

Без заголовка

Ты – чистокровный.

Выданная этим летом бумажка в твоем кармане с министерской печатью и спасительным словом в правом верхнем углу – гарантия того, что ты будешь жить.

Ты – элита строящегося на твоих глазах нового мира.

Ты считаешь глупцами тех, кто, имея тот же статус, что и ты, не желает им пользоваться и с достойным лучшего применения рвением добивается того, чтобы стать врагом нового режима.

Ты с презрением смотришь на них, новоявленных борцов за справедливость, не желая понимать и принимать их поступки.

Потому что ты знаешь правду.

Маггловские выродки – грязь этого мира, и без них он станет лишь чище и светлее, а те, кто отрицает это – враги.

Но вот наступает очередной, ничем не приметный урок ЗОТИ, который меняет все.

Блеющий, до омерзения приторно-хрипловатый голос нового преподавателя без спросу врывается в сознание, пока ты наблюдаешь за плывущими вдаль облаками, и заставляет каменным изваянием застыть на месте.

Требовательные, приказные нотки, скрывающиеся где-то в глубине туповатого, озлобленного, но довольного происходящим взгляда дают понять – у тебя нет выбора, если откажешься – никто не поймет.

И ты, плохо осознавая, что делаешь, словно находясь в тумане странного, отупляющего забвения, которое мог бы подарить империус, поднимаешь волшебную палочку.

Слово легко срывается с твоих губ.

Слишком легко.

Кажется, эта легкость стоит тебе души.

«Круцио!»

И словно кто-то невидимый остервенело рвет на части полотно твоего привычного мира, чтобы тут же хаотично начать сшивать разрозненные, чужие друг другу куски замшелой материи, делая это медленно и мучительно, до ноющей боли в висках и колющей – на сердце.

А потом, выяснив наконец, что эти куски друг другу не подходят – вновь разрывает все на части, чтобы начать болезненный процесс заново, и так – снова и снова, раз за разом, сводя с ума и не давая покоя истерзанной, проданной круциатусу душе.

И вот, ты начинаешь завидовать тем, кого еще вчера так искренне презирал, потому что их мир – он понятен и целостен, они знают, чего хотят, к чему стремятся, какую дорогу нужно выбирать раз за разом, оказываясь на распутье, подсунутом кошмарной судьбой.

А ты…

Ты теперь не знаешь ничего.

Ты не можешь смотреть на мир так, как делал это еще совсем недавно, потому что вдруг на собственной шкуре осознал, что наполненный пытками и убийства мир не так хорош, как могло бы показаться, что быть палачом, даже если твоя жертва грязнокровка – это совсем не предел мечтаний.

Но в то же время ты совершенно не готов принять другой мир, который простилает перед тобой свои объятия, пытаясь вырвать из цепких пальцев старых убеждения и причиняя невыносимую боль.

И тогда ты выбираешь единственный вариант, который поможет тебе выжить – ты просто играешь свою роль.

Делаешь вид, что ничего не изменилось.

Презрительно смотришь на тех, кому завидуешь, и кого тайно ненавидишь за их превосходство над тобой.

Послушно делаешь все то, чего от тебя ждут.

А в глубине души ждешь.

Ждешь того, кто придет и расскажет тебе, что делать со своей разорванной на куски жизнью дальше.

 

Ты – полукровка.

Ты с самого детства балансируешь между двумя мирами – маггловским и магическим, и до сих пор, спустя годы не можешь решить, какой из них тебе дороже.

Ведь о каждом ты знаешь так много, что сам понятия не имеешь, как вся эта информация помещается в твоей голове. Ведь в каждом есть что-то или кто-то настолько дорогие тебе, что ты не знаешь, как твоего сердца хватает на то, чтобы любить одновременно два мира. Потому что воспоминания, чувства, эмоции, полузабытый детский смех, ласковая улыбка матери и заговорщический голос отца – они растворились в обоих мирах сразу, а ты сам растворился в них.

И все же ты мог бы скрыться в тени, не привлекать к себе внимания и не нарываться – вот тогда, может быть, тебе удалось бы пережить этот год без потерь и вернуться домой, к семье, где тебя любят и ждут.

Но ты не можешь.

Ведь твой лучший друг – магглорожденный, и сейчас его нет с тобой рядом, потому что «маггловский выродок» – это приговор, жизнь с которым обрекает на ужасные испытания.

Или, может быть, твоя мать – маггла, и ты не знаешь, как долго сможет чистокровный статус твоего отца защищать ее.

А другие твои друзья? Те, что остались за красной чертой, что не принадлежат миру, в котором ты живешь, магглы, которые теперь становятся лишь расходным материалом в чужих руках?

И вот, ты стоишь в полутемном, пугающе тихом коридоре, освещая стену перед тобой тусклым люмосом, и чуть дрожащей рукой выводишь надпись «ДАМБЛДОРОВА АРМИЯ».

И твое сердце колотится от страха, и ты знаешь, если тебя здесь найдут – то сполна поплатишься за выбор, который сделал в начале этого года.

Но еще ты знаешь, что круциатус – это не худшее наказание, которому тебя могут подвергнуть, потому что опасность, нависшая над жизнями близких тебе людей – это намного больнее.

И ты воровато оглядываешься, но продолжаешь упрямо выводить надпись.

А завтра ты придешь в Выручай-комнату и будешь снова и снова отрабатывать заклинания, потому что это твоя новая обязанность – уметь защитить себя и тех, кто окажется рядом.

И ты будешь сражаться за двоих – за себя и магглорожденного друга, который обязательно стал бы плечом к плечу рядом с тобой, если бы ему предоставили выбор.

Как бы ни было страшно, как бы ни было жаль самого себя, сколько бы круциатусов не пришлось выдержать твоей ничего не стоящей шкуре – ты вытерпишь, ты сделаешь все, что в твоих силах, ради мира будущего, что скрывается за плотной пеленой ядовитого тумана настоящего.

Хотя ты всего лишь подросток, а подросткам не пристало думать о том, что их ждет завтра – они должны веселиться, оглашать Большой зал своим громким смехом, ворчать, глядя на количество домашних заданий, страдать из-за неразделенной любви, а не от боли круциатуса, целоваться при луне на Астрономической башне, красться пустынными ночными коридорами, освещая себе дорогу люмосом, потому что это весело, а не из-за подпольного движения, раскрытие которого может стоить тебе жизни.

Но мир изменился.

А ты изменился вместе с ним.

И теперь ты стоишь посреди ночного коридора Хогвартса и бросаешь вызову целому миру не потому, что это правильно или нужно – а потому, что это то, чего хочешь ты сам.

 

Ты – магглорожденный.

Ты – грязнокровка.

Ты – маггловский выродок.

Но как бы дорог тебе ни был мир магглов – ты перестал принадлежать ему в тот день, когда со странным предвкушающим трепетом вскрывал конверт со своим именем, написанным на нем изумрудными чернилами.

Но как бы дорог тебе ни стал мир магов – ты так и не научился принадлежать ему, словно гость на чужом празднике жизни, всегда в глубине души чувствующий себя посторонним и ненужным, но медленно избавляющийся от этих тягостных ощущений.

А стоило тебе допустить в свои мысли и в свое сердце мысль о том, что ты в этом мире наконец стал своим – как он сам отверг тебя, грубо вышвырнул из рядов избранных, сделал жалким изгоем и пушечным мясом, не дав возможности даже побороться за свою жизнь.

И вот, теперь ты бежишь, бежишь стремительно, со страхом поминутно оглядываясь назад, пугаясь каждой подозрительной тени, с мелькающими в ней отголосками страшного призрака смерти.

Бежишь, чужой в любом из миров, выброшенный на свалку, как сломанная, вывалянная в грязи игрушка.

Бежишь, потому что даже твоей семье теперь будет безопаснее без тебя, и у тебя не было сил спрашивать их мнения на этот счет, когда ради спасения их же жизней ты развернулся и ушел, не позволяя себе оглядываться назад или сомневаться, продолжая повторять себе раз за разом, что это – только твой выбор.

Хотя на самом деле выбора у тебя больше нет.

Есть только одиночество.

Есть темный лес с таящимися за каждым деревом воображаемыми боггартами твоей души.

Есть судорожно сжатая в подрагивающей руке волшебная палочка – признак того, что ты не сошел с ума, что тот мир действительно существовал.

Мир, от которого ты теперь бежишь.

Мир, осыпающийся на твое сердце пеплом родных, таких значимых воспоминаний: завтраки в Большом зале; мерный храп на истории магии; первая удачная трансфигурация спички в иголку; Хогсмид с его уютными кафешками и магазинчиками; разговоры в гостиной, которые ярче огня в камине; разливающееся по телу тепло, когда стоящий рядом человек огрызается и защищает тебя от нападок и зло брошенного кем-то слова «грязнокровка», а ты понимаешь: вот оно, ты нашел в этом мире что-то важное, что-то, за что стоит цепляться, за что стоит отдать жизнь – ты нашел друга…

А теперь тебе остается только бежать, скрываться, спасать собственную жизнь.

И ждать, лишь ждать того момента, когда все изменится, когда ты сможешь остановиться и побороться за себя и за близких тебе людей.

И пусть эта борьба будет стоить той никчемной жизни, которую ты сейчас спасаешь – тогда ты поймешь, что все было не напрасно.

Что это стоило того – бежать.

 

Ты – чистокровный. Однажды ты простишь себя за свою покорность и прекратишь просыпаться от собственного крика по ночам.

Ты – полукровка. Однажды кто-то просто молча обнимет тебя, не в силах произнести простое «спасибо», и ты поймешь его даже без слов.

Ты – магглорожденный. Однажды, когда твой ребенок придет за своей первой волшебной палочкой, ты осознаешь, к чему ты бежал, и наконец примешь себя.

Комментариев: 0

Без заголовка

Голоса. 

 

Казалось, весь его мир состоял из голосов.

 

Они просили, требовали, умоляли, кричали, плакали… Сотни, тысячи, миллионы голосов, переполненных отчаянием и злобой, надеждой и непокорностью, невообразимым спектром самых разных эмоций, многим из которых он даже не смог бы дать названия.

 

У этих голосов не было прошлого, не было будущего, и казалось, даже их настоящего на самом деле не существовало. Ни лиц, ни имен, ни воспоминаний, только твердая уверенность в том, что они оказались здесь незаслуженно.

 

А где это – здесь? Он не знал. Он даже плохо понимал, а что это такое – знание, откуда оно берется, зачем нужно и где должно храниться. И все-таки, кое-что он знал. Его самого не существовало, не существовало ни времени, ни чувств, ни памяти, но одно знание продолжало прятаться от цепких рук забвения. Неосязаемое, странное, гуляющее словно отдельно от него самого, но очень важное.

 

Никто здесь ни разу не слышал его голос. Он не просил. Ни о чем и никогда. Он должен быть здесь, это правильно, потому что он это заслужил.

 

Как заслужил, почему, когда? Он не знал. Он не хотел знать. Весь его призрачный мир наполняли только голоса, и, наверное, это могло бы свести с ума. Если бы он существовал. Если бы он был… кем-то. Если бы он был где-то.

 

Но иногда голоса уходили, растворялись в неизвестности, и на смену им приходили картинки-видения. В тех картинках был темный лес, полный тайн и опасностей, был огромный, немного пугающий, но даривший странное ощущение защищенности замок, были движущиеся лестницы, говорящие портреты, рычащий золотой лев на алом гобелене. Были разговоры, был смех, были песни у весело потрескивающего камина, было счастье, терпкое, горько-сладкое, текущее в неизвестности малиновым сиропом, но отдающее полынью на самом кончике языка. Кажется, когда-то он не понаслышке знал, какое оно, это счастье. 

 

А еще там были трое мальчишек.

 

Ворох непослушных черных волос, смешливые карие глаза за круглыми очками, неумение сидеть на одном месте, полеты на метле и восторженные рассказы о том, как это круто – неукротимо колотящееся сердце, бешеный ветер в лицо и ощущение свободы.

 

Тонкие, белёсые шрамы на лице, не по годам взрослый взгляд грустных глаз, которые где-то в глубине своей хранили постоянный, тщательно подавляемый страх потери, многочисленные книги и попытки внушить друзьям, что нужно быть хоть чуточку серьезнее.

 

Неуверенная, чуть боязливая улыбка, бегающий взгляд маленьких, глубоко посаженных глаз, рассованная по карманам мантии еда, готовность принять участие в любом приключении, которое заготовили его друзья.

 

Друзья. Да, кажется, именно так они себя называли. Он не был уверен, что понимал… хотя нет, в этот миг действительно понимал.

 

Иногда казалось, что он упускал из виду какую-то очень важную деталь, словно без нее картинка мира этих мальчишек выглядит неполной, искалеченной, словно в их жизни было что-то еще, что-то… или, может быть, кто-то очень дорогой сердцам всех троих. Или ему только мерещилась странная тень, отблеском недостающей части пазла мелькающая порой совсем рядом с тремя друзьями?

 

В такие моменты, когда хор голосов сменялся этими странными картинками-видениями, он вдруг начинал чувствовать себя настоящим. Живым. Реальными. Эмоции и чувства волной накрывали его, заставляли ощутить биение несуществующего сердца и бег горячей крови по венам. Казалось, на эти краткие мгновения он становился кем-то.

 

Время здесь существовало, оно текло своим чередом, позволяя ощутить себя покалывающими кончиками пальцем, нащупать краем сознания и практически увидеть. Секунды. Минуты. Часы. Они текли, порой медленно, почти незаметно, а порой быстро и стремительно, словно летящая к заданной цели стрела.

 

И он жил. Здесь и сейчас. Вместе с этими мальчишками, которые даже не знали, что он здесь, совсем рядом, непрошенным призраком следует по пятам и жадно впитывает воспоминания обо всем, что видит.

 

Вот кровать с бордовым балдахином и полный пафоса голос, который под общий хохот зачитывает эпизод из какой-то глупой книжки. Вот темный ночной коридор и округлившиеся от испуга глаза: «Миссис Норрис!» – и бег, неукротимый, полный воли к жизни, заставляющий несуществующие легкие работать и требовать больше, больше, больше кислорода. Вот три головы склонились над столом и активно обсуждают, как заставить рисунок на этом чертовом пергаменте исчезнуть и появиться тогда, когда нужно…

 

И эта странная неприязнь, почти ненависть к мальчишке с рассованной по карманам едой, становящаяся все сильнее и сильнее с каждой секундой, с каждой минутой. Желание ударить его, причинить боль, защитить двух других, заставить их задуматься, поверить, не повторять ошибок.

 

Когда хотелось протянуть руку, схватить мальчишку в очках за плечо и крикнуть изо всех сил: «НЕ ВЕРЬ ЕМУ!»

 

Но рук у него не было. И рта не было. И самого его не существовало. И тогда мир вновь заполнялся гулом чужих голосов, а он становился никем. Ничем. И когда эмоции, чувства уходили, растворялись в гуле требовательных голосов, воспоминания о видениях-картинках пронзали его напоследок и исчезали, оставляя мрачную тень растекаться в неизвестности.

 

Он не знал, сколько так прошло времени, ведь не место здесь было такому понятию, как время. Он не знал, может ли когда-нибудь настать конец несуществующему, и если может – что последует за ним?

 

Он просто слушал голоса – хотя как он может их слышать, если у него нет тела и его самого нет? – и продолжал молчать. Порой казалось, что он чего-то ждет, и только когда видения-картинки приходили вновь, он понимал, чего именно.

 

Однажды, когда он вновь существовал, жил, наслаждался каждым мигом в чужом мире трех мальчишек-друзей, охватывающая его ненависть к одному из них неожиданно сменилась… жалостью.

 

Он был там, видел, наблюдал, чувствовал.

 

Они были готовы отдать ради того мальчишки свои жизни. Они были готовы существовать только ради того, чтобы спасти друг друга. Они были не просто друзьями – братьями, связанными между собой прочными нитями верности и преданности. Мальчишка же с рассованной по карманам едой осознано разорвал ту нить, что связывала его с остальными – и разорвал на куски собственную жизнь. Наказал себя так жестоко, как никто и никогда не смог бы придумать. Обрек себя на вечность одиночества и скитаний, из которой его никто не захочет спасти.

 

И тогда, когда это осознание пришло, он обернулся и увидел ту тень, что порой мелькала между тремя друзьями, и понял – это была его тень. Это его не хватало в неполной картинке их жизни. Это его мир. Это его воспоминания. Это его ошибки, с которыми давно пора смириться. Это он существовал здесь когда-то, очень давно – или совсем недавно?

 

Последняя часть пазла вылечила искалеченный мир.

 

Видения-картинки вновь исчезли, но голосов больше не было. Зато была огромная, резная дверь с золотой ручкой, и знание – он готов идти вперед.

 

Отброшенные назад черные волосы. Нахальная полуулыбка. Черная мантия без единой пылинки. Идеальная осанка. И холодная ручка двери в его ладони.

 

– Бродяга?

Комментариев: 0

Без заголовка

Лорд Волдеморт не придает большого значения пророчеству, услышанному из уст Северуса Снейпа, и 31 октября 1981 года годовалому зеленоглазому малышу с копной черных непослушных волос не приходится против воли пережить неравный обмен: шрам в виде молнии и судьба Мальчика-который-выжил вместо любящей семьи. 

 

Ряды волшебников, членов Ордена Феникса, редеют стремительнее, чем раньше, бездыханные тела друг за другом падают в неравных схватках с Пожирателями Смерти, которые значительно превосходят числом орденовцев. 

 

Война проиграна. 

 

Мир оказывается в руках Лорда Волдеморта, а немногочисленные оставшиеся в оппозиции волшебники вынуждены скрываться, больше не способные ничего противопоставить его армии. 

 

Самоуправство и анархия царят на некогда ярких и таких живых улочках волшебного мира. 

 

На Диагон-аллее больше нельзя найти ни одного магазина или лавки, так или иначе не причастной к темной магии. 

 

Существа, раньше имевшие статус «полуразумных» или «существ с разумом, подобным человеческому», официально объявляются «неразумными», приравниваются к животным и лишаются каких-либо привилегий. 

 

Все более популярными становятся рестораны, где подают экзотику вроде бедра кентавра, копченого хвоста русалки – чем южнее море обитания, тем нежнее мясо, – и даже мозги гоблина для гурманов-экстремалов. 

 

Статус «непростительных» по отношению к заклинаниям Империус, Круциатус и Авада Кедавра официально упраздняется. 

 

Факультеты Хогвартса становятся историей, оставляя после себя один лишь Слизерин. 

 

Каждый месяц в школу доставляется партия магглов для практического обучения учеников темной магии. 

 

Официальным указом школьные наказания сводятся к различным колюще-режущим заклятиям. 

 

Все школьные входы/выходы охраняются статуями и доспехами, попытка пройти через которые без официального разрешения может закончиться смертью. 

 

Черное озеро в запустении, попытки пройти рядом с ним становятся так же опасны, как прогулки по Запретному лесу – утянет одичавший кальмар или озлобленные новыми порядками немногочисленные выжившие русалки и гриндилоу могут возжелать расквитаться за свои лишения, тихо схомячив пойманную жертву на дне озера. 

 

Портреты убраны и сожжены, остались только бывшие директора слизеринцы. 

 

Книги авторства грязнокровок также подлежат уничтожению. 

 

Слово «дружба» больше не знакомо студентам Хогвартса – школы, в которой с некоторых пор царит ложь, коварство, лицемерие, а самыми популярными сражениями стали заклятия в спину и исподтишка. 

 

Выпускающиеся из школы студенты не понаслышке знают, что такое Темная магия, смерть, боль, и способны на то, что многим не снилось в худших кошмарах. 

 

Чистокровные маги, до этого сохранявшие нейтралитет, открыто выказывают свою симпатию ставшим официальными взглядам правительства. 

 

Все «маггловские выродки», они же «грязнокровки», официальным указом приговариваются к поцелую дементора. 

 

Полукровные волшебники все чаще не могут в суде доказать свое магическое происхождение и клеймятся статусом «маггловские выродки» – выжившие массово скрываются в лесах, лишенные возможности выезда за границу любыми магическими или маггловскими способами. 

 

Оборотни становятся жестоким средством для свершения кровавого правосудия – в полнолуния им на суд отдают пойманных преступников. Приговоренный – чаще всего это скрывавшийся от властей полукровка, схваченный Егерями, которые теперь официально принадлежат к правоохранительным органам – вывозится в лес, конвоируют его те же оборотни, двое или трое. По прибытии пленника отпускают и дают ему небольшую фору – до восхода луны. Как только появляется луна, оборотни принимают свой волчий вид и начинается охота. 

 

Домовые эльфы становятся не просто рабами, а хитрыми, коварными и кровожадными убийцами, которые действуют по приказам своих хозяев и выслеживают бросившихся в бега полукровок и грязнокровок. 

 

Весь мир оказывается в руках Пожирателей, «маггловские выродки» все чаще погибают раньше, чем к ним успевают применить поцелуй дементора. 

 

Магглы в растерянности, они тысячами погибают при загадочных обстоятельствах, но Лорд Волдеморт пока не спешит объявлять себя властителем мира. 

 

Пожирателям Смерти становится скучно… 

 

А когда Пожирателям Смерти становится скучно – всем остальным должно становиться больно. 

 

Пытки, убийства, рейды – все это становится до омерзительного обыденным, когда даже законы на их стороне, и перестает доставлять былое наслаждение. 

 

Тогда кто-то предлагает основать «Турнир Дрессированных Маггловских выродков». 

 

Каждый желающий чистокровный маг заводит себе грязнокровного зверька и обучает его всему, что должен знать и уметь любой уважающий себя Пожиратель Смерти. 

 

Как правильно есть за столом. 

 

Как нужно держать осанку. 

 

Как выживать, идя по трупам других. 

 

Как нужно уметь выдерживать любую боль. 

 

Как самым изощренным и мучительным способом убить маггла. 

 

Если в процессе обучения грязнокровка умирает – чистокровный маг выбывает из турнира, замене зверек не подлежит. 

 

Спустя какое-то время обучение заканчивается и начинается турнир — извращенный мутировавший отголосок старого Турнира Трех волшебников, состоящий из трех этапов. 

 

 

Этап первый: охота на магглов 

 

По периметру огромного стадиона расположены разные дома, пещеры, ущелья, где находятся магглы, задание – уничтожить их всех, и победителем становится тот грязнокровка, на чьем счету после убийства последнего маггла окажется как можно больше смертей. 

 

На любом этапе турнира их ждут препятствия: драконы, деметоры, разные темные твари и заклинания, которые ограничиваются лишь мощностью (призваны серьезно покалечить, но не убить – хотя это как получится) и зоной поражения (не больше пары метров). 

 

Грязнокровка обязан продолжать вести себя как уважаемый в обществе чистокровный маг: любая истерика, поглощение еды варварским способом, не достойные чистокровного мага слова (например: «магглорожденный» вместо «грязнокровка») – дисквалификация, за которой следует смерть. 

 

Убийство грязнокровкой своего соперника также карается дисквалификацией. 

 

Победитель получает мантию-невидимку для третьего тура – если, конечно, доживет до него. 

 

 

Этап второй: кровавый квиддич 

 

Бладжеры из литого металла оснащены шипами, вместо квоффлов – головы убитых в первом туре магглов, острые крылья снитча могут отрезать пальцы пытающемуся поймать его ловцу, а загонщики гоняют битами не только бладжеры, а и пытаются сбить с метлы игроков команды противника – падение, конечно, означает смерть, и если не от самого падения, то от руки хозяина. Это все – новый квиддич, правила в котором сводятся к одному – выиграй или умри. 

 

Игра проходит в несколько заходов, в зависимости от того, сколько грязнокровок выжило в предыдущем туре. Проигравшая команда дисквалифицируется, что означает одно – смерть. 

 

 

Этап третий: грязнокровные бои 

 

В этот раз, в отличие от первого турнира, стадион, на котором проходит соревнование, куда меньше, и магглов там больше нет, а целью грязнокровок становятся их соперники. 

 

Препятствия на их пути теперь не ограничены ничем, кроме фантазии организаторов. 

 

Каждое убийство грязнокровкой своего соперника дает бонус в виде минус одного препятствия на пути. 

 

Победителем становится тот, кто остается последним выжившим, награда – миллион галлеонов его чистокровному покровителю. 

 

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В НОВЫЙ МИР 

Комментариев: 0

Без заголовка

Салазар: Зачем вы так рано меня разбудили? Что… 

*поднимает глаза и видит над камином большой плакат с надписью «ИНТЕРВЕНЦИЯ»*

Салазар: О нет… Это случилось… Все из-за моих шикарных волос, да? Ровена, Хельга, милые, я понимаю, что вам хотелось бы иметь такие же, но тут уж ничего не поделаешь, природа, понимаете? Вы, наверное, чувствуете себя неуютно рядом со мной, рядом с моими шикарными, шелковистыми, прелестными волосами, но вы ведь не думаете, что ради вас я могу с ними что-то сделать? Разве что могу посоветовать кое-какие зелья, но… 

Годрик *демонстративно закатывая глаза*: Да, мужик, конечно, отчего-то растыканые по всему замку колбочки с твоими снадобьями для волос, вечное самолюбование и привычка при любой возможности распинаться о своих волосах меня изрядно напрягают, но с этим можно мириться. А вот твоя змея…

Салазар: НЕТ НИКАКОЙ ЗМЕИ, Я ОДИН РАЗ ПОШУТИЛ, И ВЫ ТУТ ЖЕ ПРИСТАЛИ КО МНЕ С ЭТИМ, НЕУЖТО, ШУТОК НЕ ПОНИМАЕТЕ? ДА КАК ВЫ МОЖЕТЕ УЧИТЬ ЧЕМУ-ТО ДЕТЕЙ, ЕСЛИ СЕБЯ НЕ МОЖЕТЕ НАУЧИТЬ ЧУВСТВУ ЮМОРА? НО Я, ПО ДОБРОТЕ ДУШЕВНОЙ, ГОТОВ ВАС ТРЕНИРОВАТЬ. И ЗАПОМНИТЕ ЕЩЕ РАЗ – НИКАКОЙ ЗМЕИ НЕТ, ВООБЩЕ НИКАКОЙ, НИКАКОЙ ОТ СЛОВА ВООБЩЕ…

Ровена *со вздохом*: Вот именно поэтому мы и созвали интервенцию.

Салазар: Что? Не понял…

Годрик: А вот твоя змея, КОТОРОЙ НА САМОМ ДЕЛЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, и твои истерики по этому поводу нас изрядно раздражают, дружище. И с этим нужно что-то делать. Возможно, тебе стоит попить какие-то зелья…

Салазар: Кто истеричка? Я – ИСТЕРИЧКА?! ДА Я ВСЕГО ЛИШЬ ПЫТАЮСЬ ПРИВИТЬ ВАМ, СКУЧНЫМ СНОБАМ, ЗАНУДАМ И БОТАНАМ ХОТЬ КАПЕЛЬКУ СВОЕГО ПРЕКРАСНОГО ЧУВСТВА ЮМОРА. А ВЫ НЕ ЦЕНИТЕ МОИ ТРУДЫ! ДА КАК МЫ МОЖЕТЕ! ВЫ…

Хельга: Вот именно об этом мы и говорим, Салазар, милый. Хочешь, я каждый день буду печь тебе кексики для успокоения нервов? Ведь ты основал факультет, на котором учатся хладнокровные хитрецы, а ведешь себя, как…

Годрик *явно что-то сообразивший*: Так Хельга, постой… А что-то не понял, Салазар, это кого ты только что назвал «скучными снобами, занудами и ботанами»? Меня? МЕНЯ – БОТАНОМ?! ДА ТЫ СОВСЕМ С КАТУШЕК СЪЕХАЛ СО СВОИМИ ИСТЕРИКАМИ! ДА Я В ЖИЗНИ СВОЕЙ ЗА ДУРАЦКИМИ КНИГАМИ НЕ СИДЕЛ, КАКОЙ ИЗ МЕНЯ БОТАН, ДА Я СКОРЕЕ ШЛЯПУ СВОЮ СЪЕМ *раздается тихонький писк шляпы: «не надо!»* ЧЕМ ПРОВЕДУ ДЕНЬ В БИБЛИОТЕКЕ! ВСЕ, ЧЕМУ Я УЧУ СТУДЕНТОВ – ЭТО ТО, ЧТО Я ИСПЫТАЛ НА СЕБЕ, ЭТО ОПЫТ, МУЖИК! К РОВЕНЕ ТЫ МОЖЕШЬ С ТАКИМИ ПРЕДЪЯВАМИ ОБРАЩАТЬСЯ, ВОТ КТО БИБЛИОТЕКУ ЛЮБИТ БОЛЬШЕ, ЧЕМ…

Ровена: Так, а ну-ка притормози… Я что-то не поняла, ты только что намекнул на то, что я – ботан? Я – БОТАН?! ДА ТЫ ХОТЬ ПОНИМАЕШЬ, ДУРЬЯ БАШКА, КАК ВАЖНЫ ЗНАНИЯ ДЛЯ ЭТОГО МИРА?! «ОПЫТОМ» ТЫ СО СТУДЕНТАМИ ДЕЛИШЬСЯ, ХА! ГДЕ БЫЛ БЫ ЭТОТ «ОПЫТ», ЕСЛИ БЫ НЕ МОИ «ДУРАЦКИЕ КНИГИ»? ДА ТОЛЬКО БЛАГОДАРЯ МНЕ ТЫ ДО СИХ ПОР ЖИВ!

Хельга *с тоскливой обреченностью слушает, как вопят одновременно Салазар, Годрик и Ровена*: Похоже, интервенции не будет… Ладно, пойду, кексиков напеку, хоть время не зря потрачу.

 

*Интервенция – задумка сериала «Как я встретил вашу маму».

«Как только один из членов компании начинал вести себя слишком странно, носить безумные вещи или перебарщивать с каким-то увлечением, остальные с помощью интервенции заставляли его остановиться. Орудием был большой баннер с надписью «Интервенция», возле которого «жертве» обстоятельно объясняли, что с ней не так» (с)

Комментариев: 0

Без заголовка

 

Ночами Джинни ворочается в постели, комкает влажные от пота простыни, часто просыпается от собственного истошного крика и закусывает губы до крови.

Днем Джинни готова помочь любому, кто в этом нуждается, забывая о собственной жизни и собственной израненной душе.

 

Ночами Джинни ломается, жалкая, слабая и безвольная, она зарывается лицом в подушку и плачет, ненавидя себя за это.

Днем Джинни улыбается, часто шутит и делает вид, что их жизни не катятся в тартарары.

 

Ночами комнату Джинни посещает вселяющий ужас призрак смерти. Мать. Отец. Гермиона. Невилл. Луна. Колин. Гарри… Так много имен, так много дорогих сердцу людей, без которых мир рухнет и перестанет существовать – и так много смертей предстоит пережить за одну лишь ночь. Кто-то из них разорвет ее душу сегодня, кто-то – завтра, но шесть страшных эпизодов обязательно посетят ее друг за другом.

Билл. Фенрир Грейбек впивается острыми клыками в бледную кожу, рвет плоть на куски, довольно скалится, вглядываясь желтыми глазами оборотня во тьму, где стоит скованная ужасом Джинни, наблюдая, как лужа крови под телом ее брата становится все больше.

Джордж. «Сектумпемпра!» – ревет знакомый, мрачный голос, и крик отчаяния вырывается из горла Джинни, когда луч заклинания попадает точно в знакомую короткостриженую рыжую макушку и тело безвольной куклой падает во тьму, отмеченное кровавым следом во мраке.

Перси. Страшная улыбка искажает веснушчатое лицо, когда он переступает порог покинутого, но все еще родного дома. Джинни бежит, бежит, бежит так быстро, как только может, стараясь не оглядываться назад – боец в ней говорит о том, что нужно защищаться, даже если это родной брат наставил на тебя волшебную палочку, но маленькая девочка, которой он же читал сказки, не способна на это. В конце пути ее ждет тупик, но когда два взгляда: один отчаянный, другой – горящий мрачным торжеством, встречаются, что-то ломается в нем и тень ужасного понимания мелькает в его глазах: палочка к виску – и она остается одна во мраке, с бездыханным телом у своих ног.

Рон. «Круцио!» – страшный крик вырывается из его горла, тело бьется в конвульсиях, разрезаемое методичными движениями невидимого кинжала на тысячи частей, чувствующее, как с него медленно, с наслаждением сдирают кожу, миллиметр за миллиметром, миллиметр за миллиметром… А Джинни стоит за невидимой преградой, кричит, разбивает кулаки в кровь и смотрит, как ее брат сходит с ума.

Фред. Звонкий, такой знакомый, родной смех эхом отдается от высоких стен, когда толпа Пожирателей окружает ее брата: «Ну что, повеселимся?» – насмешливо спрашивает он, не собираясь даже в этот миг выказывать страх или сдаваться так просто без борьбы. Долго ему удается выплясывать свой танец, шустрой тенью мелькая между грузными телами в масках, тут и там выпуская вспышки заклятий, пока зеленый цвет Авада Кедавра все же не настигает его. «НЕТ!» – хочется завопить Джинни, но ее не существует, а значит и ее крика боли никто не услышит.

Чарли. «Экспекто патронум!» – с каждым разом он выкрикивает заклинание все тише, но из волшебной палочки вырывается лишь серебристый дым, не в силах которого защитить трепещущую душу. Десятки, сотни, быть может, даже тысячи дементоров стаей коршунов кружат в небе, подлетая все ближе, ненасытные, пожирающие все светлое, что попадется им на пути. Один из них примыкает своим безобразным ртом к его губам, и Джинни хочется поднять волшебную палочку, защитить, спасти, но страшные путы сковывают ее руки и слезы заволакивают глаза, когда душа покидает тело ее брата.

Днем Джинни вновь видит лица своих друзей, пишет письма своей семье и делает вид, что никому из них не угрожает смертельная опасность каждый чертов день.

 

Ночью Джинни борется с демонами своей души, раз за разом пытается победить свои страхи, и, кажется, эта ее внутренняя борьба никогда не прекратится.

Днем Джинни борется с тиранией Керроу и Снейпа, стоя рядом со своими друзьями, зная, что где-то там, за пределами школы тоже идет война.

 

Вся жизнь Джинни Уизли – это борьба. Порой борьба внутренняя, ведущаяся лишь в ее голове – но куда страшнее, когда война разворачивается в реальном мире, задевая близких ей людей.

Но Джинни Уизли – боец.

Она не привыкла сдаваться.

И если нужно воевать – она будет делать это, пока последний вдох не вырвется из ее груди.

Комментариев: 0
накрутить лайки в вк
лондонский дождь
лондонский дождь
Была на сайте никогда
Читателей: 1 Опыт: 0 Карма: 1
все 1 Мои друзья