Голоса. 

Казалось, весь его мир состоял из голосов.

Они просили, требовали, умоляли, кричали, плакали… Сотни, тысячи, миллионы голосов, переполненных отчаянием и злобой, надеждой и непокорностью, невообразимым спектром самых разных эмоций, многим из которых он даже не смог бы дать названия.

У этих голосов не было прошлого, не было будущего, и казалось, даже их настоящего на самом деле не существовало. Ни лиц, ни имен, ни воспоминаний, только твердая уверенность в том, что они оказались здесь незаслуженно.

А где это – здесь? Он не знал. Он даже плохо понимал, а что это такое – знание, откуда оно берется, зачем нужно и где должно храниться. И все-таки, кое-что он знал. Его самого не существовало, не существовало ни времени, ни чувств, ни памяти, но одно знание продолжало прятаться от цепких рук забвения. Неосязаемое, странное, гуляющее словно отдельно от него самого, но очень важное.

Никто здесь ни разу не слышал его голос. Он не просил. Ни о чем и никогда. Он должен быть здесь, это правильно, потому что он это заслужил.

Как заслужил, почему, когда? Он не знал. Он не хотел знать. Весь его призрачный мир наполняли только голоса, и, наверное, это могло бы свести с ума. Если бы он существовал. Если бы он был… кем-то. Если бы он был где-то.

Но иногда голоса уходили, растворялись в неизвестности, и на смену им приходили картинки-видения. В тех картинках был темный лес, полный тайн и опасностей, был огромный, немного пугающий, но даривший странное ощущение защищенности замок, были движущиеся лестницы, говорящие портреты, рычащий золотой лев на алом гобелене. Были разговоры, был смех, были песни у весело потрескивающего камина, было счастье, терпкое, горько-сладкое, текущее в неизвестности малиновым сиропом, но отдающее полынью на самом кончике языка. Кажется, когда-то он не понаслышке знал, какое оно, это счастье. 

А еще там были трое мальчишек.

Ворох непослушных черных волос, смешливые карие глаза за круглыми очками, неумение сидеть на одном месте, полеты на метле и восторженные рассказы о том, как это круто – неукротимо колотящееся сердце, бешеный ветер в лицо и ощущение свободы.

Тонкие, белёсые шрамы на лице, не по годам взрослый взгляд грустных глаз, которые где-то в глубине своей хранили постоянный, тщательно подавляемый страх потери, многочисленные книги и попытки внушить друзьям, что нужно быть хоть чуточку серьезнее.

Неуверенная, чуть боязливая улыбка, бегающий взгляд маленьких, глубоко посаженных глаз, рассованная по карманам мантии еда, готовность принять участие в любом приключении, которое заготовили его друзья.

Друзья. Да, кажется, именно так они себя называли. Он не был уверен, что понимал… хотя нет, в этот миг действительно понимал.

Иногда казалось, что он упускал из виду какую-то очень важную деталь, словно без нее картинка мира этих мальчишек выглядит неполной, искалеченной, словно в их жизни было что-то еще, что-то… или, может быть, кто-то очень дорогой сердцам всех троих. Или ему только мерещилась странная тень, отблеском недостающей части пазла мелькающая порой совсем рядом с тремя друзьями?

В такие моменты, когда хор голосов сменялся этими странными картинками-видениями, он вдруг начинал чувствовать себя настоящим. Живым. Реальными. Эмоции и чувства волной накрывали его, заставляли ощутить биение несуществующего сердца и бег горячей крови по венам. Казалось, на эти краткие мгновения он становился кем-то.

Время здесь существовало, оно текло своим чередом, позволяя ощутить себя покалывающими кончиками пальцем, нащупать краем сознания и практически увидеть. Секунды. Минуты. Часы. Они текли, порой медленно, почти незаметно, а порой быстро и стремительно, словно летящая к заданной цели стрела.

И он жил. Здесь и сейчас. Вместе с этими мальчишками, которые даже не знали, что он здесь, совсем рядом, непрошенным призраком следует по пятам и жадно впитывает воспоминания обо всем, что видит.

Вот кровать с бордовым балдахином и полный пафоса голос, который под общий хохот зачитывает эпизод из какой-то глупой книжки. Вот темный ночной коридор и округлившиеся от испуга глаза: «Миссис Норрис!» – и бег, неукротимый, полный воли к жизни, заставляющий несуществующие легкие работать и требовать больше, больше, больше кислорода. Вот три головы склонились над столом и активно обсуждают, как заставить рисунок на этом чертовом пергаменте исчезнуть и появиться тогда, когда нужно…

И эта странная неприязнь, почти ненависть к мальчишке с рассованной по карманам едой, становящаяся все сильнее и сильнее с каждой секундой, с каждой минутой. Желание ударить его, причинить боль, защитить двух других, заставить их задуматься, поверить, не повторять ошибок.

Когда хотелось протянуть руку, схватить мальчишку в очках за плечо и крикнуть изо всех сил: «НЕ ВЕРЬ ЕМУ!»

Но рук у него не было. И рта не было. И самого его не существовало. И тогда мир вновь заполнялся гулом чужих голосов, а он становился никем. Ничем. И когда эмоции, чувства уходили, растворялись в гуле требовательных голосов, воспоминания о видениях-картинках пронзали его напоследок и исчезали, оставляя мрачную тень растекаться в неизвестности.

Он не знал, сколько так прошло времени, ведь не место здесь было такому понятию, как время. Он не знал, может ли когда-нибудь настать конец несуществующему, и если может – что последует за ним?

Он просто слушал голоса – хотя как он может их слышать, если у него нет тела и его самого нет? – и продолжал молчать. Порой казалось, что он чего-то ждет, и только когда видения-картинки приходили вновь, он понимал, чего именно.

Однажды, когда он вновь существовал, жил, наслаждался каждым мигом в чужом мире трех мальчишек-друзей, охватывающая его ненависть к одному из них неожиданно сменилась… жалостью.

Он был там, видел, наблюдал, чувствовал.

Они были готовы отдать ради того мальчишки свои жизни. Они были готовы существовать только ради того, чтобы спасти друг друга. Они были не просто друзьями – братьями, связанными между собой прочными нитями верности и преданности. Мальчишка же с рассованной по карманам едой осознано разорвал ту нить, что связывала его с остальными – и разорвал на куски собственную жизнь. Наказал себя так жестоко, как никто и никогда не смог бы придумать. Обрек себя на вечность одиночества и скитаний, из которой его никто не захочет спасти.

И тогда, когда это осознание пришло, он обернулся и увидел ту тень, что порой мелькала между тремя друзьями, и понял – это была его тень. Это его не хватало в неполной картинке их жизни. Это его мир. Это его воспоминания. Это его ошибки, с которыми давно пора смириться. Это он существовал здесь когда-то, очень давно – или совсем недавно?

Последняя часть пазла вылечила искалеченный мир.

Видения-картинки вновь исчезли, но голосов больше не было. Зато была огромная, резная дверь с золотой ручкой, и знание – он готов идти вперед.

Отброшенные назад черные волосы. Нахальная полуулыбка. Черная мантия без единой пылинки. Идеальная осанка. И холодная ручка двери в его ладони.

– Бродяга?